Читать и писать я научился рано. Да и как можно было иначе? Родители мои по тогдашним временам были людьми в каком-то роде культурными, чуть ли не образованными. Мать, хотя и была дочерью осмотрщика вагонов, но по привилегированному положению, которое в те годы, т. е. в начале ХХ века в России занимали железнодорожники, имела возможность закончить пять классов женской гимназии. Не знаю, чему это равнялось бы на нашу мерку, мне не приходилось видеть [в ее письмах] ни одной грамматической ошибки. Значит, учить и учиться в старые времена тоже умели!.. [1]
Да и отец был человеком достаточно грамотным. До телеграфа, куда его сначала взяли учеником, он побывал в духовном училище. Но, так как туда он был определен своим отцом, а моим дедушкой, без учета его желания и склонностей, долго там не задержался. В третьем или даже во втором классе он, к ужасу своих родителей, вошел в такое противоречие с законоучителем, т.е. священником, преподававшим закон божий, что был немедленно изгнан оттуда [2]. Потеряв возможность приобрести хотя бы кое-какое образование в стенах официальной школы, он сам стал пробиваться к знаниям. Все слои общества находились тогда в сильном брожении: искали и доискивались причин, «открывали америки», жадно прислушивались к тому, что нарастало в стране, прорывалось то там, то здесь революционными штормами...
Поступив на «железку» и возмужав, отец по примеру других железнодорожных служащих начал выписывать первоначально столичные, петербургские газеты, а потом добрался и до журналов «Родина» и «Нива», богато иллюстрированных, выходивших с литературными приложениями. А в приложениях давалась классика. Это-то и явилось тем кладезем, откуда отец черпал познания.
К тому времени, когда я подрос, в отцовской библиотеке, хранившейся в ящиках большого семейного гардероба, накопилось изрядное количество ценнейшей литературы. Уже с восьмилетнего возраста мне стали известны имена Беранже (кстати сказать, изумительно иллюстрированного), Фенимора Купера, Виктора Гюго, Золя, Белинского и Добролюбова. Были тут и Салтыков-Щедрин, и Гоголь с Пушкиным, и Лермонтов, были Майков и Фет, Никитин и Кольцов. Кольцовское «Что ты спишь, мужичок, ведь весна на дворе, ведь соседи твои работáют давно...» буквально потрясло мою детскую душу, овладело моим воображением, чудесным образом на всю жизнь врезалось в память. Только разве некрасовская «Поздняя осень...», в которой говорится, как «грачи улетели, лес обнажился, поля опустели, только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она», равнялась по силе художественного воздействия с кольцовским стихотворением.
В заветном шкафу лежали прекрасные книги, ныне совсем забытого польского писателя Генриха Сенкевича. Его «Огнем и мечом», «Камо грядеши», «Пан Володыевский» уводили в Средневековье, будили юношескую фантазию.
А Мордовцев? Сорок книжек его были настоящим университетом, вернее, его историческим факультетом на дому. «Клеопатра», «Пирамида Хеопса», «Марфа Посадница», [3] «Сагайдачный», «Корона Ягеллонов», да теперь и не вспомнить всего, что было у этого плодовитого и способного историка-беллетриста.
Все это, быть может, и попахивало буржуазным идеализмом, идеализацией прошлого. Но в том возрасте, в каком я познакомился с произведениями Мордовцева, я плохо разбирался в философских направлениях. Да, слава Богу! Зато сколько интереснейших исторических деталей стало известно мне, сколько волнующих и ярких этических картин, где действующим лицом был народ, масса, прошло перед моим внутренним взором. Мне кажется, что Мордовцев мог бы и сейчас сослужить добрую службу нашей молодежи. Пора вернуть его читателю.
Очень рано мне стали знакомы имена Белинского и Добролюбова. Публицистический этюд Добролюбова «Когда же придет настоящий день?» словно тяжелый свистящий бич, хлеставший российскую подлую действительность, я прочел чуть ли не в двенадцатилетнем возрасте. Конечно, детскому уму не все было понятно, но зерна добролюбовских мыслей глубоко запали в отроческую душу...
Книгу любили в нашем доме. Несмотря на скромный достаток моих родителей, отец время от времени приглашал переплетчика, и книги переплетались. Нам с братом Виктором строго-настрого было заказано не только не прикасаться к ним, а даже подходить близко к шкафу с немытыми руками... Были заведены отцом и строгие правила того, как надо перелистывать страницы, чтобы не заламывать и не пачкать их, как пользоваться закладкой. Но пуще всего не разрешалось выносить книгу из дому. [4] Мой младший брат, больше интересовавшийся картинками, чем содержанием книг, и попытавшийся переводить их через копирку на бумагу, был немедленно отстранен от библиотеки. Но «Робинзона Крузо» мы все-таки выносили на чердак. Здесь притихшая орава дворовых ребят, наших товарищей, сгрудившись у маленького оконца, часами с восторгом следила за похождениями героев книги... [5]
На пустынной, одиноко стоявшей среди ржаных полей железнодорожной станции, отцовская библиотека была огромной духовной ценностью, каким-то радостным откровением, силу которого в формировании детского ума недооценить невозможно...
И когда много лет спустя в характеристике, выданной мне железнодорожной школой-девятилеткой по окончании ее, было сказано, что «Бойко Леонид, при хорошей природной одаренности и широком общем развитии, успешно окончил...» и прочее, что в таких случаях пишется, я с благодарностью вспомнил и нашу ничем не примечательную станцию, и отца с матерью, и семейную библиотеку. Фундамент «широкого общего развития» был заложен там, в те далекие годы, и оттуда все пошло...
----
[1] О гимназическом уровне преподавания можно судить по тексту и графике единственной открытки, написанной рукой бабушки во время войны.
[2] Нелюбовь к священникам дедушка сохранил в течение всей жизни. Он не ходил в церковь, а хоронить себя завещал только с певчими, что и было выполнено. Весной 1963 года певчие местной церкви были приглашены ко гробу дедушки и пропели над ним то, что надлежит по канону отпевания. На похоронах были мой отец, автор этих воспоминаний, и старший брат Юрий.
[3] Марфа Посадница – героиня романа Д.Л. Мордовцева «Господин Великий Новгород». Книга переиздана в 1993 году издательством «Московский рабочий». Роскошная библиотека, собранная дедушкой, погибла во время войны. В дом, где осталось имущество спешно эвакуированной семьи, попала бомба. Что не погибло в пожаре, то было растащено людьми.
[4] Все эти правила были повторены уже нашим отцом нам детям. Было показано, как переворачивать страницы, как бережно обращаться с книгой. Книги для прочтения все же давались иногда другим людям, но только особенно страстным любителям, которые сами умели обращаться с книгой, и на короткий срок.
[5] Эта книга уже в послевоенном издании в 1949 году была куплена отцом и для нас. Мне тогда было 10 лет, свои впечатления от этой трогательной книги я пронес через всю жизнь как ностальгию по светлым дням детства.
--
Читать дальше
Комментариев нет:
Отправить комментарий